Ты нашёл дорогу сюда, чтобы окликнуть меня по имени...
Бывает так: в груди пустота похожа на скомканный шар,
И она не стоит ни ржавого пенни и ни ломаного гроша.
И ты с ней внутри (и внутри неё) пьёшь с безумием на брудершафт,
И ты с ней внутри (и внутри неё) ничего не знаешь и ничего не значишь.
Мысли убегают, как крысы, и хвостом на прощанье шуршат.
Ты становишься будто немым и как будто бы даже незрячим,
Ждёшь, когда же дышать (да хотя б через раз!) разрешат.
Но – молчат. И тебя самого заставляют умолкнуть в придачу.
А бывает так: будто взрыв миллиона сверхновых внутри
(где-то в области сердца), да такой, что хоть раненым зверем на солнце ори.
Будто кто-то оставил тебе тебя, но помноженного на три,
И вот сидишь ты теперь, как дурак, и не знаешь, а куда же деть сдачу.
Ты вспоминаешь угодников, пресвятую Деву Мари,
Радуешься, что живой, и зачем-то смеёшься и плачешь.
И кажется, будто это по-праздничному в твою честь зажгли фонари,
Только, миленький, это – костры; и какой-то из них тебе предназначен…
…Неизвестно, что хуже: плыть в безвоздушном пространстве тоски,
Заполнять себя литрами виски, потирая больные виски,
Умолять, что уж лучше бы сразу в ледяные зажали тиски, –
Или полыхать синим пламенем, аж до морока, аж до озноба…
Ты попробуй спросить у друзей и старинные карты раскинь,
Но они, как всегда, промолчат. И закончится день, и ты снова
Выйдешь в чёрно-чернильную ночь, где, конечно, не видно ни зги,
И пойдёшь по двойной, по сплошной, по остову пути основного.
…В небесах вечно путают сметы и обходные листы
Или, может быть, Боженька такой же ярый максималист, как и ты:
Он раздаёт либо пачки сверхновых, либо тонны злой пустоты…
И это, положа руку на сердце, было бы очень даже смешно, но
Это полный идиотизм под обложкой мирской суеты…
А ты идёшь себе вброд и знаешь, что не будет пути окружного,
Что не будет даже ленточки у последней, финальной черты…
Но почему-то уверен: так должно быть. Вот именно так и должно быть.
И она не стоит ни ржавого пенни и ни ломаного гроша.
И ты с ней внутри (и внутри неё) пьёшь с безумием на брудершафт,
И ты с ней внутри (и внутри неё) ничего не знаешь и ничего не значишь.
Мысли убегают, как крысы, и хвостом на прощанье шуршат.
Ты становишься будто немым и как будто бы даже незрячим,
Ждёшь, когда же дышать (да хотя б через раз!) разрешат.
Но – молчат. И тебя самого заставляют умолкнуть в придачу.
А бывает так: будто взрыв миллиона сверхновых внутри
(где-то в области сердца), да такой, что хоть раненым зверем на солнце ори.
Будто кто-то оставил тебе тебя, но помноженного на три,
И вот сидишь ты теперь, как дурак, и не знаешь, а куда же деть сдачу.
Ты вспоминаешь угодников, пресвятую Деву Мари,
Радуешься, что живой, и зачем-то смеёшься и плачешь.
И кажется, будто это по-праздничному в твою честь зажгли фонари,
Только, миленький, это – костры; и какой-то из них тебе предназначен…
…Неизвестно, что хуже: плыть в безвоздушном пространстве тоски,
Заполнять себя литрами виски, потирая больные виски,
Умолять, что уж лучше бы сразу в ледяные зажали тиски, –
Или полыхать синим пламенем, аж до морока, аж до озноба…
Ты попробуй спросить у друзей и старинные карты раскинь,
Но они, как всегда, промолчат. И закончится день, и ты снова
Выйдешь в чёрно-чернильную ночь, где, конечно, не видно ни зги,
И пойдёшь по двойной, по сплошной, по остову пути основного.
…В небесах вечно путают сметы и обходные листы
Или, может быть, Боженька такой же ярый максималист, как и ты:
Он раздаёт либо пачки сверхновых, либо тонны злой пустоты…
И это, положа руку на сердце, было бы очень даже смешно, но
Это полный идиотизм под обложкой мирской суеты…
А ты идёшь себе вброд и знаешь, что не будет пути окружного,
Что не будет даже ленточки у последней, финальной черты…
Но почему-то уверен: так должно быть. Вот именно так и должно быть.
*хотел что-то написать, но не нашел слов*
Значит, не зря полночи билась головой о клавиатуру. )))